Издание: ПОДВИГ: Рассказы о Героях Советского Союза - Иваново: Облгиз, 1949

К биографии Рогова Леонида Васильевича

А. Шигиов
У ПИОНЕРСКОГО КОСТРА

1. Детство

Из Гольчихи, с фабрики им. Шагова, пионеры выехали в село Писцово на все лето и расположились в живописном местечке по реке Пезуха. Под жилье оборудовали помещение школы. Стены украсили лозунгами и картинами. Над крышей подняли свой флаг отряда и назвали лагерь именем Зои Космодемьянской.

При входе все видят большой портрет этой юной девушки - комсомолки, погибшей в борьбе с фашистами за свою социалистическую родину.

Учитель Степан Иванович Вишневский, он же и начальник лагеря вместе с ребятами готовит костер на вечер: надо выбрать такое место, чтобы все отдыхающие, сто семь человек, хорошо видели и слышали Героя Советского Союза - Леонида Васильевича Рогова. Место было найдено в ольхах, на сухом склоне горы, у самого ее подножья.

Для детей костер, встреча с Героем - праздник. Все настроены торжественно.

- А Золотая Звезда будет у него на груди? - спрашивает кто - то.

- Приедет - увидим.

- А если не приедет?

- Такие люди не обманывают.

Леонид Васильевич прибыл в штатском костюме Грудь его украшала Золотая Звезда, орден Ленина, орден Красной Звезды и несколько медалей. [110]

- Здравствуйте, ребята! - сказал он.

- Здравствуйте! - ответили ему хором.

Пока рассаживались ребята, теснясь ближе к костру, Вишневский передал Рогову просьбу пионеров, которые хотели ознакомиться с жизнью Героя, узнать, за что он получил высокое звание.

Рогов помолчал, как бы собираясь с мыслями, потом негромко начал свой рассказ:

- Я тоже был когда - то таким же, как вы. Детство мое прошло в деревне Бабино, Вичужского района. У вас здесь хорошая речка, и у нас в Бабине неплохая - Сунжа. Быстрая, рыбы много.

Дружил я с пареньком, сверстником своим - Володей Гусевым. Мы были неразлучны с ним. Когда подросли и стали работать в колхозе, нас посылали на один и тот же участок.

- Леня Рогов и Володя Гусев сегодня поедут боронить, - делал разнарядку колхозный бригадир.

Учились мы в Репревской школе. Сидели с Володей за одной партой. Выручали друг друга на уроках: что ему не давалось - я помогал, а он мне. Володя был ростом чуть выше меня, но похудее. Я, как видите, белесый, а он черноватый.

Теплый легкий ветер все ярче раздувал костер. Наступали сумерки. Где - то близко прокричал коростель, но ребята не обратили на это внимание.

- Любил я читать книжки о разных машинах, об изобретениях, - продолжал свой рассказ Рогов. - За такой книжкой я мог уйти на десятки километров. Не надо для меня пряников, конфет, а дайте книжку, которая научила бы меня что-нибудь строить, складывать, изобретать.

В подростках я уже пристрастился к топору, к рубанку. Имелся у меня свой ящик с набором инструмента: клещи, гаечный ключ, плоскогубцы, напильники. Очень хотелось мне дальше учиться. Но семья была большая, жили с недостачей. Однажды я попросил у отца:

- Купи мне новые брюки. Я стал уже большой... Отец от удивления поднял брови:

- Да ведь ты у меня и впрямь, Ленька, большой етал. Аида со мной на фабрику. Там заработаешь на брюки. [111]

- Мне бы учиться в Иваново поехать.

- Вичуга наша не хуже Иванова, там всему научишься. Клуб у нас хороший, библиотека...

Отец мой в то время работал на фабрике имени Ногина мастером по ремонту ткацких станков. Взял ои .меня в свою бригаду.

- Вот освоишь, Ленька, это дело - на всю жизнь тебе квалификация, - говорил он. - Заработок это одно, а тут тебе еще почет и уважение. Цех - то наш прославили ткачихи Виноградовы. Слыхал?

- Слыхал, - отвечаю.

Проработал я на фабрике два года с увлечением, как говорят, с жаром и пылом. Такие же подростки, как я, обучались слесарному делу и ремонту станков помногу месяцев, а я постиг за короткое время. Почему? Потому что умело сочетал теорию с практикой. Как это понять? А вот как: передо мной станок, а рядом открыта книга, на странице которой чертеж и объяснение всех деталей этого станка. Отец с гаечным ключом в руке объясняет практику, а книга развивает меня теоретически.

Зарабатывал я в то время уже прилично, в кармане водились свои деньги. Кино, театр, хороший костюм и книги - все уже было доступно. Любил смотреть кинокартины о гражданской войне; Чапаева, Фурманова, Фрунзе видел во сне.

- Ленька, стремись! И ты будешь таким, - звали они меня.

Кигда просыпался, очень жалел, что это только во сне, а не наяву.



2. Молодой артиллерист

Как только мне исполнилось девятнадцать лет, я был призван в Красную Армию. Это был 1940 год. Призван как и все молодые людч моего возраста - освоить военное дело, научиться охранять границы Советского Союза. Когда меня спросили, где бы я желал проходить службу, я не колеблясь ответил:

- В артиллерии.

- Почему?

- Технику люблю. [112]

В комиссии еще раз измерили мой рост. Ой, думаю, откажут! Низковат. Но просьбу мою все же удовлетворили. Любовь к технике помогла.

В армию призвали и моего задушевного дружка - Володю Гусева. Нам повезло. Попали с ним в одно подразделение. Когда нас обмундировали, обули и одели во все солдатское, посмотрели мы друг на друга и засмеялись.

Он - то покрупнее меня. Шинель и сапоги ему пришлись впору, а на мне все повисло. Признаюсь вам, ребята, выправка у меня первое время была неважная. Командир огневого взвода лейтенант Лихачев, родом из Владимира, любивший во всем аккуратность, иногда скомандует:

- Рогов, ко мне бегом!

Я побегу, а шинель связывает ноги, да и сапоги - то хлопают - велики. Заставит он повернуться направо, налево. Бойцы смеются, а мне невесело, пожалуй, грустно...

- Приказываю: завтра отправиться на материальный склад и подобрать себе обмундирование по росту, - говорит командир взвода Лихачев.

- Вчера там был, товарищ лейтенант, подходящего не нашлось.

- Что же ты у нас, самый маленький?

- Выходит так, товарищ лейтенант. Разрешите похить гимнастерку и шинель на меня персонально.

В строю я крайний. Володя Гусев на правом фланге, а я на левом. Когда подавалась команда "бегом", все смотрели на меня: должно быть, бегал я смешно, Заплетаясь в полах шинели.

Леонид Васильевич провел рукой по гладко зачесанным волосам и улыбнулся над тем, что когда - то было, широко открытых глазах его блеснул пламень костра.

- Но вот, ребята, когда проходили часы занятий по материальной части, по освоению военной техники, - продолжал он, - - прямо скажу: я был орел, отвечал только на отлично. Прежде всего мне дороги были боевые традиции русских артиллерисюв, которые складывались в многочисленных войнах против иноземных поработителей. Книжки об исторических битвах я читал и раньше, а в полковой библиотеке их был большой выбор.[113]

- Откуда, Рогов, ты это знаешь? - спрашивали меня товарищи. Володя Гусев за меня отвечал:

- У него знания - то в вещевом мешке лежат... Это он на книжки намекал.

Проводил с нами занятия по технике командир батареи Филипченко. Небольшого роста, очень подвижный, в легких хромовых сапогах, начищенных до блеска, он требовал, чтобы отвечали на его вопросы коротко и точно. Когда отвечали вяло, с паузами, он сердился:

- Ну, что тянешь? Не выучил - так и скажи. Двигаясь быстро, заглядывая в наши тетради, спрашивал:

- Что такое артиллерийская буссоль? Кто-нибудь отвечал:

- Артиллерийская буссоль - это просто - напросто большой компас. Главное отличие буссоли от компаса в том, что она укреплена на треноге, имеет деления не в градусах, а... а...

- Что "а"? Математика этого не терпит! - И подсказывал: - Имеет деление не в градусах, а в артиллерийских делениях угломера.

Командир батареи Филипченко иногда забегал и вперед программы. Помню однажды, спросил нас:

- Почему снаряд летит ночью на меньшую дальность, чем днем? Кто ответит?

Все молчали.

- Мы это не проходили, - заметил кто - то.

- Мало ли что не проходили! Надо догадаться. Он посмотрел на меня. Я встал.

- Что, Рогов, хочешь ответить? Ну, давай.

- Ночью от холода воздух делается более плотным, а днем воздух, согретый солнцем, разрежен. Снаряд в разреженном воздухе летит дальше.

Командир обрадовался, повеселел:

- Ну вот! Видите, как это просто? Немножко подумать, напрячь усилия, и все станет на место. Молодец Рогов! Мал, да удал...

За один год в армии я физически окреп и подрос, словно тянули меня за уши. Тот же размер шинели и гимнастерки мне был впору. С левого фланга меня уже переставили. Иногда доверяли командовать отделением. [114]

- Из вас, товарищ Рогов, впоследствии будет хороший лейтенант, - говорили мне.

- Мне бы хотя стать хорошим наводчиком при орудии, - отвечал я. - Как послал бы снаряд, так в колечко, послал другой - попал в перстенек, а третьему снаряду там и делать нечего...

Вот о чем я мечтал. И таким наводчиком стал, досконально изучив технику. Немало потом полегло врагов от моих метких выстрелов, немало гитлеровцы оставили на полях танков, орудий, машин, разбитых моим орудийным расчетом.

Война с фашистской Германией застала меня на втором году службы в армии, недалеко от западной границы. Так что боевое крещение я принял в первый же день войны - 22 июня 1941 года.



3. Встреча с врагом

Никто из нас не может забыть подлой вылазки врага, внезапно, по - разбойничьи напавшего на нашу свободную страну.

Наступило суровое время. Сердца наши наполнились жгучей ненавистью к захватчикам. Мы сжимали друг другу руки и клялись:

- Смерть немецким оккупантам!

Отступая с боями, наша часть остановилась в Тарту. За этот старинный город мы бились восемнадцать дней. Тот бой для нас был тяжелым.

Лица наши, с запекшейся кровью, смоченные обильным потом и запылившиеся, были неразличимы, особенно вечером. Узнавали друг друга только по голосу. Друг мой Владимир Гусев не отходил от меня ни на шаг.

Однажды утром, с первыми проблесками зари, идя на восток, мы увидели страшную картину: машины с народом, которые нами были отправлены ночью, лежат разбитые и сожженные. Кругом было тихо. Лейтенант, сняв фуражку, стоял на гребне дороги. Молодое энергичное лицо его, с черными усами, посуровело. Он снял с плеча ручной пулемет и, со злобой сжимая в руках, долго стоял, не сводя взгляда с убитых и растерзанных.

- Отомстим! - сказал он. [115]

И все повторили за ним это святое слово.

Тишина оказалась коварной, предательской. Небольшая горловинка дороги, по которой мы двигались, была ловушкой врага. Стоило нам пройти еще сто - двести шагов, как гитлеровцы открыли огонь.

В этом бою, сойдясь врукопашную, я ударил немца в бок штыком винтовки с такой силой, что он не успел даже вскрикнуть.

Вскоре последовала команда лейтенанта рассредоточиться.

Помню, полз я полем. Роса еще держалась на несжатой пшенице, и я весь измок. В этом бою был смертельно ранен мой друг Владимир Гусев. Ранило его осколком мины в голову. Когда я к нему подполз, - он ничего уже не мог сказать. Это был прямой честный человек, преданный товарищ, убежденный и бесстрашный защитник родины. Я и сейчас вспоминаю о нем с болью в сердце.

Рогов перевел свой заблестевший взгляд на спокойное пламя костра. Боясь дыма, где - то высоко, у самых вершинок молодых деревьев, пели комары.



4. Под Ленинградом

После того как мы с боями пробились к своим, часть нашу переформировали. Попал я на Ленинградский фронт.

Сидишь в землянке, над головой разрывы вражеских снарядов.

- Как дела, Рогов? - спрашивали меня товарищи. - А все так же: до последней капли крови... Каждому из нас дорог город Ленина, колыбель Октябрьской революции.

Ярость против немцев - фашистов меня одолевала, а тут еще получил из дома письмо, полное грусти и печали. Сообщили мне: "В семье непоправимое горе. В боях под Москвой погиб средний брат Герасим Васильевич. Осталось после него трое детей - сирот".

Ушел я с этим письмом в кусты, залез в полузаснеженный окопчик и заплакал. Плечи мои вздрагивали от судороги.

Наутро сержант Чесноков спрашивает: [116]

- Ты что, Рогов, заболел?

- Нет, здоров, товарищ сержант.

- Вижу, глаза у тебя припухшие. Веки красные. Взгляд тоскливый...

Я молчал, но другие меня выдали:

- Он плакал.

- Никогда не видел у Рогова слез. Не верю, - сказал сержант Чесноков.

И, действительно, только один раз нашло на меня такое малодушие. Представил я горем убитого отца и мать, жену Герасима, его ребятишек, маленьких сестер, и так это сдавило мне сердце.

В дни тяжелых испытаний многие вступали в большевистскую партию. В заявлениях писали так: "Если погибну в бою с немецкими захватчиками, прошу считать меня коммунистом". Вот такое заявление подал и я. Желание вступить в члены большевистской партии, идти по пути Ленина и Сталина у меня было давно. Я понимал, что партия коммунистов вбирает в себя все лучшее, стойкое, мужественное.

Сколько раз был в бою - не считал. Много раз был ранен, однажды очень сильно.

Помню, бой шел на пулковских высотах. Дрались храбро. К тому времени мы уже перешли в наступление. Сталинградская победа нас окрылила. Немцы понимали, что силы наши нарастают, а их силы уменьшаются, и сопротивлялись они с остервенением. Тот бой можно назвать поединком артиллерии. Под Ленинград гитлеровцы навезли много орудий, хотели громом выстрелов потрясти землю. Наша же артиллерия более грозная, - она вытряхнула из них душу.

Чувствую, шибко ожгло мне левое ухо. Кровь, горячая и липкая, просочилась за воротник. Санитарка - Валя Петрова, девушка из Уржума - осмотрела меня и шутя сказала:

- Ничего, Рогов, ухо наполовину цело, только мочку оторвало.

- Слышать буду?

- Будешь.

Я снова побежал к своему орудийному расчету. Но не выпустил и пяти снарядов, как осколок от вражеской мины угодил мне в щеку. У орудия горячка, людей не хватало, я не пошел даже на перевязку. [117]

Думаю, пустяки, нельзя в такое время бросать орудие.

В этом-то бою я и был тяжело ранен в грудь. Как меня подобрали, как несли и везли - не помню. В сознание пришел я в госпитале. Открыл глаза, а передо мною люди в белых халатах, передвигаются, словно тени: не говорят, не шумят, не топают. Я подозрительно осмотрелся.

- Не пугайтесь, дорогой, будете жить, - сказал седенький старичок в очках и в белом колпаке.

Я хотел повернуться и застонал сквозь стиснутые зубы.

- Вот это зря. Лежите спокойно.

- А где мои товарищи? - спросил я.

- Не беспокойтесь, товарищи найдутся.

Старый доктор переходил от одного больного к другому и всем говорил что-нибудь ласковое.

В госпитале судьба свела меня с одним пареньком. Его положили рядом со мной. Лицо курносое, брови и волосы на голове спалены, на загривке засохшие болячки. Когда открыл веки, лицо его сделалось добрым, глаза светлые с голубизной просияли. Спрашиваю:

- Ты как сюда попал?

- Ранен.

- Не вижу.

- А вот руку ожег.

Он показал забинтованную руку. Я хотел было проверить, но паренек предостерег:

- Трогать не надо.

- Как же это ты?

- Немецкие танки поджигал.

- Врешь. Мальчонка еще. Какая в тебе сила?

- А вот такая. За свою жизнь я, может, десятка два танков уничтожил.

Я уже начинал верить, но знал, не подзадорь парнишку - промолчит, ничего не расскажет.

- Какая же твоя жизнь, небось, лет десять прожил-то?

- Четырнадцать.

- Тоже немного. Где же ты воевал?

- В лесу, а то с чердака мы жгли немецкие танки. Бросишь бутылку с бензином - и готово. Только попасть бы в моторное отделение. [118]

- В тылу у немцев был?

- А то где же.

- А как же здесь? Опять не понимаю.

- Я бывал там и здесь. Меня и командование знает. У меня награда есть. А у тебя?

Все, кто находился в нашей палате, полюбили этого мальчонка. Просили:

- Сеня, расскажи что-нибудь?

Паренек рассказывал о себе разные приключения и даже поучал нас, опытных солдат, в боевых делах:

- У танка главное мотор. Повреди мотор, и весь вражеский экипаж в твоих руках, - говорил он не без волнения. - Смелому танк не страшен. Если танк движется, хоть он стреляй, не стреляй - не попасть ему в цель из-за качки и тряски.

- А снайпер стреляет по танку? - спрашивали мы.

- Стреляет не только снайпер, но и любой боец или партизан по смотровым щелям и по приборам наблюдения, - отвечал он, а молодые щеки заливала краска смущения.

- Отец - то, мать отпустили тебя из дому? - как-то спросила его няня, убиравшая нашу комнату.

- А у меня их нет, - неохотно ответил он.

- Как же нет? У каждого есть отец и мать...

- Что я не понимаю?.. Были, да умерли, - ответил Сеня, уже сердясь.

Няня долго приглядывалась к мальчонке и как-то сказала:

- Шел бы ко мне в сынки. Одна я живу.

- В сынки берут маленьких, что ты!.. - он отвернулся от нее с обидой.

На тему о родном доме мы уже с ним не заговаривали. К армии он крепко пристал, здесь нашел привет, имеет уже боевые заслуги и отличия - быть ему настоящим солдатом. Руку ему от ожога - вылечили. Пришел Сеня к нам ночью, и ушел ночью, не простясь. Если остался жив, наверное, теперь офицером стал.



5. Снова в строю

Радиоволны, газеты несли до нас радостные вести. Из госпиталя выписался я как только встал на ноги. oСил и здоровья набирался уже в гвардейском пехотном [119] полку, в армии маршала Советского Союза Конева. К тому времени Советская Армия имела огромные успехи, и война шла к последнему, завершающему этапу.

Враг бесновался, все больше терял живую силу и технику. Слово "окружение" или "кольцо" для фашиста стало самым страшным.

На привалах мы мели песни. В нашем полку был баянист, сибиряк Федя Косачев или Косатов, не помню - сейчас. Хорошо играл.

- Федя, потешь веселенькой, - просили его бойцы.

Он играет, а мы насыпаем друг другу на ладонь табачку, завертываем цыгарки и на его долю делаем. Не выпуская из рук баяна, он принимает губами цыгарку. Затем - песня, а после веселая, захватывающая дух пляска.

Хороший народ пехотинцы, но скажу, что хотелось вернуться в артиллерию. И когда полковой писарь стал спрашивать, нет ли среди нас артиллеристов, я заявил о себе. Меня послали в штаб полка к майору Городулину.

- Прибыл по вашему приказанию, - докладываю. Стою в строгой позе, руки по швам.

- Фамилия? - спрашивает майор.

- Гвардии рядовой Рогов.

- Кто - то мне говорил о тебе. Хвалил. Бывший артиллерист?

- Артиллерист.

- Комсомолец?

- Член партии.

- Нашему полку приданы противотанковые пушки. Будешь командовать расчетом. Подбери себе лошадей и валового. Понял задачу?

- Понял. Командовать артиллерийским расчетом, подобрать хороших лошадей...

- Ну, уж сразу и хороших, - перебил его командир полка. - Какие есть лошади - таких и возьмешь. - Он улыбнулся. Сухое лицо его подобрело. Человека этого, с проседью на висках, немного грузного, неподвижного, и теперь часто вспоминаю. Любил майор Городулин нас, солдат, а мы любили его.

Мне очень было приятно, что я получил задание от майора лично. Подобрал коней. Ездовой нашелся, быв[120]ший колхозный конюх, украинец Климохин. Лошадей он берег и холил. Сам не поест, а лошади чтобы были сыты. Лошади везут пушку, ему бы сидеть на передке да погонять, а он идет сбоку да сам им помогает. Сутулый, скуластый.

Всякие неполадки в нашем подразделении он переживал болезненно и в минуту большого раздражения поругивал замкового Соколова.

- Рвения в тебе нет. Ты думал, в артиллерии легче службу нести?

Упрек был справедливый. Соколов предполагал, что в артиллерии легче, чем в пехоте, а вышло наоборот. После нескольких удачных боев о нас стали поговаривать. Отметили в армейской газете. Я сам занялся Соколовым, потребовал от него инициативы в каждом деле. Он понял, исправился и в последствии стал хорошим артиллеристом.

Третий боец из орудийного расчета Вася Артамонов стал мне навечно другом. Одногодки мы с ним. Родом он из Калининской области, станция Санково. В бою я увидел в нем особую выдержку, хладнокровие, которое необходимо для наводчика. Рука твердая, глаз меткий. Он не боялся подпускать врага на самое близкое расстояние. Прямой наводкой бил наверняка, как в колечко.

- Рогов, немец нас не видит, подпустим его поближе и проломим ему бочину... - скажет бывало он.

- Хорошо бы проломить ему череп. Подбивали мы с ним немецкие тяжелые танки типа "пантера", "тигр" простой и "тигр" королевский, самоходные орудия "фердинанд". Приходилось действовать в быстро меняющейся обстановке.

Когда по полку, а то и по дивизии выносили нам благодарность, Артамонов ликовал, заражая радостью всех нас. Достанет в флягу горячей воды, намылит лицо, приспособит зеркальце и бреется безопаской.

- Леня, давай наведем красоту.

Бывает же так: встретил человека и доверил ему свою душу.

С первых же дней мы друг другу все рассказали о себе, и с первых же дней у нас все стало общее. Получим посылку - он или я - делим пополам. Heт табачку - друг выручит. Кусок хлеба разламывали на [121] две равных части. Дружба не только в военных походах нужна, где один выручает из беды другого, она нужна в любом нашем деле. Дружба великое дело!

Кто - то из мальчиков бросил в костер сухой прут можжевельника. Послышался треск, а затем вспыхнуло яркое пламя огня, осветив прильнувших друг к другу детей.

- Да, дружба великое дело! - повторил Рогов. - Наступая, громя немцев, пришлось мне идти теми же изведанными когда - то путями. Вспомнил я своего первого друга - Володю Гусева. Отец и мать его в ответном письме спрашивали меня, не приведет ли случай побывать на его могиле. По случая такого не представилось. Город Тарту обошли мы стороной. За этот город вели бои другие части.



6. Быстрота и натиск

Как бы ни были глубоки снега, какие бы ветер ни наметал сугробы, но если здесь пройдут тысячи ног ,да проедут сотни повозок, дорога, где и не могло ее быть - становится торной, накатанной.

Мы шли вперед.

- Рогоз, о чем думаешь?

- Думы у солдата одни: поскорее разбить фашистов, - отвечал я своим товарищам.

Войска нашего Первого Украинского фронта в начале 1945 года прорвали немецкую линию обороны западнее Сандомира. В короткое время овладели польскими городами Кельцы, Ченстохов, Краков, ворвались в Силезию и вышли на реку Одер. Вот здесь, на Одере, я и совершил подвиг.

Среди пионеров, сидевших вокруг костра, насту - лила еще большая тишина. Они не сводили быстрых глаз с лица героя и с золотой звезды, блестевшей на его широкой груди.

- Нужно представить картину ранней весны, когда .ложатся от дерева на снег первые яркие тени, - - заговорил Рогов. - Ветер при солнце не обжигает лицо, а кладет на щеки, на лоб и на шею первый загар. Снег оседает. В низинах под снегом накапливается желтая вода. [122]

- Так вот он, Одер - то! - говорили бойцы.

Мы приглядывались к берегам этой равнинной реки. Летом по ней ходят пароходы, значит речка - то не маленькая... По льду очень много было воронок от наших и вражеских снарядов. Из воронок подтекала вода. Местами из-под снега проглядывал лед, бурый, потрескавшийся.

Получили мы приказ форсировать Одер. Немцы вели беспрерывный обстрел, бомбили с воздуха. А мы готовились к переправе - ночью разбирали постройки; бревна и чес тащили к реке, укладывали по льду. Каждый боец думал о том, как бы поскорее добраться до Берлина и положить конец войне. Немцы все больше свирепели и огрызались. Несмотря на сильный артиллерийский огонь, мой расчет, однако, реку преодолел - Бревна и доски были уложены плотно, на утреннике они смерзлись и служили нам настоящим мостом. Климохин на этот раз безжалостно настегал коней и они взмыли на взгорье, волоча пушку и боеприпасы. Но здесь, к сожалению, разрывом снаряда скосило лошадей и сильно ранило ездового. С Артамоновым мы уцелели, укрывшись за щитом пушки.

Пехотинцы помогли нам передвинуть пушку в нужном направлении.

- Проведать бы Климохина, - сказал я.

- С ним Соколов, - ответил Артамонов. Позиция нашему расчету была указана на главной дороге, которая проходила через селение, возвышавшееся на горе, в километре от реки. Этот пункт для нас имел важное стратегическое значение. Командир батареи уточнил обстановку.

- Здесь могут пойти вражеские танки. Их надо задержать любой ценой.

- Не пойдут, - сказали мы с Артамоновым.

Пушку свою поставили возле каменного дома, наполовину разбитого нашей дальнобойной артиллерией. Замаскировали ее и стали выбирать ориентиры.

- А зачем нам эти ориентиры, какие - то там поломанные деревья, будем бить прямой наводкой, - сказал Артамонов.

Постепенно наша пехота накапливалась на вражеском берегу. Но основные силы и артиллерия находи [123]лись еще позади. Не дав нашему полку как следует врасти в землю, гитлеровцы пустили танки.

С наблюдательного пункта ползли сигнал; но мы и сами уже видели. Вот здесь - то с другом своим Артамоновым и поработали на славу. Первый танк, который шел прямо на наше орудие, мы встретили прямой наводкой. Однако снаряд попал в лобовую часть.

- Рикошет.

- Видел, - ответил Артамонов. Глаза его стали злыми.

- Наводи ниже. Еще раз промажем - накроет нас... - сказал я.

Мы перебили немецкому танку гусеницу, и он с ревом завертелся на месте. Второй танк пошел в обход. Но когда он развернулся, чтобы обойти первый, мы угодили ему в бок. Так же подбили третий, четвертый, пятый...

В горячке гитлеровцы не находили другого решения, шли в обход подбитых танков, а мы в бок да по гусеницам их прямой наводкой. Сошли в такой боевой азарт, что никого и ничего не замечали, кроме со страшным ревом шедших на нас вражеских танков.

Глядим, первый танк ожил. Мы его только повредили, экипаж был не тронут. Из башенной пушки этого танка в нашу сторону были посланы один за другим два снаряда. Они ударились в стену дома, и нас обдало кирпичным крошевом.

- Огонь по первому! - скомандовал я. Артамонов выстрелил, и тут же увидели над танком фонтан огня.

Когда закончилась схватка, мы огляделись и никого не нашли из своих.

- Что случилось? - спросил Артамонов.

- Не понимаю, - отвечал я.

- Ты живой?

- Видишь, живой. А ты?

Он меня трогает руками, а я его. Убеждаемся, что оба живы. Но почему же мы одни на этой дороге, у этого каменного дома? Ведь рядом с нами были бойцы. Ждем. И вот из - за полуразрушенных домов показался майор Городулин. Он подошел к нам, обнял меня и поцеловал в запекшиеся губы, так же обнял и поцеловал Артамонова. [124]

- Герои, самые настоящие герои! - сказал он и опять потянул к себе, прижал на радостях к груди.

- Удержались! Молодцы! Теперь селение будет за нами, а вас представлю к высшей награде.

Потом только разобрались, какое мы великое сделали дело. Пока шел бой приданной полку артиллерии с наступающими танками, наши пехотинцы окапывались на вражеском берегу, укрепляли позиции. Потом фашисты шесть раз атаковывали это селение, но успеха уже не имели.

О проявленной нами храбрости было отмечено в дивизионной газете. Среди своих товарищей мы уже - стали героями.

- Рогов и Артамонов подбили двенадцать вражеских танков, - говорили о нас.

Когда вспыхивало пламя костра, от деревьев ложились уже густые тени. Незаметно приближался вечер.



7. Логово зверя

- Берлин, даешь Берлин!

ЭТУ мечту мы пронесли сквозь годы войны. И, чем ближе подходили к логову зверя, тем сильнее закипали наши сердца:

- Ударим по Берлину! Смерть фашистам!

Все важные боевые операции, проведенные нашей армией, не обошлись, разумеется, без артиллерии. Пехота, кавалерия, танкисты следовали с нами, как oс родным братом, рука об руку, надеясь на полный успех.

- Братцы, дайте огонька! - просили пехотинцы у нас.

И когда через их головы с завыванием и свистом долетят тяжеловесные снаряды на вражеские позиции, бойцам становится веселее: скорее бы в атаку, вперед!

Сначала в обороне, а затем в наступлении наша артиллерия играла решающую роль: уничтожала немецкие танки с нарисованными на них драконами, сбивала самолеты с желтыми крестами на крыльях, разворачивала вражеские укрепления - доты и дзоты.

Великий Сталин сказал: артиллерия - бог войны. Он лично заботился о ее развитии и мощи. По его [125] указаниям были построены у нас первоклассные заводы, делающие пушки.

Когда войска перешли на западный берег Одера, наше командование стало разведывать и готовиться к прорыву берлинских укреплений. И вот этот долгожданный день настал. Советские артиллеристы, так же как и все бойцы Советской Армия, ждали этого дня почти четыре года. В душе у каждого воина накопилось столько гнева, столько решимости, что его ничто не могло остановить. Только вперед!

В один из апрельских дней па рассвете вся масса орудий одновременно открыла ураганный огонь по берлинским укреплениям. Сотни тысяч снарядив были посланы на позиции врага, и все там было взрыто, разрушено, опрокинуто. Удар артиллерии так же мощно дополнила наша авиация. Затем двинулись в атаку танки и пехота. Впереди продвигавшихся пехотинцев мы, артиллеристы, поддерживали огненный вал, чтобы немцы не могли вести прицельную стрельбу.

- За Сталина, за Родину!

- Смерть врагам, смерть фашистам! - сливались наши возгласы с общим русским "ура"!

Прорвали сильно укрепленную оборону и неудержимой лавиной двинулись вперед.

В апреле же вели огонь уже по самому Берлину - логову зверя. Когда заряжали пушки, на гладких боках снарядов подписывали: "По фашистам!", "Подарок Гитлеру!", "За слезы наших отцов и матерей!".

Немцы сопротивлялись, но под ними все рвалось и горело. Длилось это наступление несколько дней, чтобы замкнуть в стальное кольцо врага.

В начале мая берлинский гарнизон сложил оружие и капитулировал. Много немцев было взято в плен. Мне приходилось их видеть - трясущихся, истерически выкрикивающих:

- Капут, Гитлер капут!..

А восьмого мая командование гитлеровской армии подписало акт о безоговорочной капитуляции. Так бесславно закончились все мечты фашистов о мировом господстве и покорении советских людей.

Как раз в эти дни я получал в Кремле орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза. Не знаю, ребята, как вам и передать мое самочувствие. [126]

Состояние было такое, что я готов каждого встречного обнимать и целовать от счастья. Иду по улицам, а всюду звуки медных труб, вспышки разноцветных огней, салютные удары пушек на берегах Москвы - реки.

Еду домой в свою Вичугу. На всех станциях и полустанциях лозунги: "Привет победителям!", "Да здравствует наша Советская Армия", "Да здравствует великий стратег и полководец товарищ Сталин!"

И вот встреча с - отцом и матерью, сестрами. Все живы, здоровы, одного нет и не будет - брата Герасима. Передо мной его дети. Больно щемит сердце. Я подхватываю их, качаю на руках:

- Вы будете моими детьми. Вы будете счастливы!

Пробыл я дома всего шестнадцать дней, вместо положенных сорока. Покупался в Сунже, вспомнил своего дружка Володю Гусева. Написал фронтовому другу Васе Артамонову письмо, пригласил его к себе в гости и к нему обещал приехать.

Без дела, без заботы затосковал. Пошел в Вичугу. На фабрике имени Ногина встретили меня прежние Друзья.

- Какая работа будет тебе по душе, товарищ Рогов? - спросил меня секретарь парткома.

Я ответил:

- Научился я еще до войны ремонтировать ткацкие станки. Буду ремонтировщиком. Люблю технику.

Наверное многие из вас, ребята, мечтают быть со временем хорошими артиллеристами. Вы знаете, что теперь в нашей стране ежегодно празднуется День Артиллерии. Это наш с вами праздник, ребята. Защита Родины - это наш священный долг.

Леонид Васильевич закончил свой рассказ, а ребята все еще сидели не шевелясь. Костер уже погас. Тихо шелестели листья берез и ольхи над головами.

На горе, где развевался флаг отряда, раздался знакомый звук горна.

Содержание