ТУПИЦЫН ГРИГОРИЙ АФАНАСЬЕВИЧ, (С. 574-580.)
к биографии >>>

ДЕСАНТ.

Млел в июньской истоме непролазный белорусский лес. Пахло прошлогодними прелыми листьями и липовым цветением. Алые лютики светились искрами на опушке, качали круглыми головками ромашки, звенели пчелы. Высоко-высоко в белесом небе плавала "рама".

- Высматривает, - недовольно заметил командир отделения Канареев. Он лежал на спине в высокой и мягкой траве и следил за вражеским самолетом сощуренными глазами.

Ему никто не ответил. Вот уже несколько дней гудел над ними вражеский разведчик, но земля словно вымерла. Ни выстрела зенитки, ни движения, ни дымка. Лишь передовая иногда вздрагивала от внезапного артиллерийского налета, да кое-где вскрикивал шальной пулемет. Стояло то великое затишье, которое далеко не всякий час напоминает о войне, но держит в напряжении штабы и солдатские нервы: большое затишье случается лишь перед большой грозой.

Канарееву надоело следить за самолетом и он прикрыл глаза.

- Заснуть бы, - снова заговорил он сварливым голо сом, - так и сон не идет. Когда фрица догоняли, бывало, только и думаешь, как бы минутку для сна урвать, а тут...

Он безнадежно взмахнул рукой и повернул голову к лежавшему возле него в траве Григорию Тупицыну, моложавомe матросу с веселыми серыми глазами.

- Закурим?

Как водилось меж фронтовыми друзьями, табак они держали в одном кисете, ели из одного котелка, укрывались одной шинелью. Судьба их свела на Днепровской флотилии а лотом выбросила на берег, превратив в морских пехотинцев

- Почему бы и не закурить, - согласился Тупицын, доставая кисет. У него был выговор волжанина, слова его казались круглыми и упругими, как мячики. - Повар еще за черпак не брался, до обеда далеко.

К нему подвинулись сразу два Александра - Фирсов и Россохин, оторвали по клочку бумаги, свернули козьи ножки. Жара разморила их, сделала движения медленными, а разговор ленивым. Даже балагур Саша Россохин, не упускающий случая поговорить, размяк и спрашивал скорее по инерции, чем из-за желания уязвить.

- Что же это ты, Гриша, никак свою пукалку не выбросишь или на дельный автомат не променяешь? Скоро, считай, за границу придем, а ты - с поленом образца 1890 года. Срам! Весь матросский фасад портишь.

Тупицын и в самом деле предпочитал воевать с винтовкой, да еще - с постоянно примкнутым штыком. В строю вид у него с этим вооружением был действительно не ахти какой современный, но в бою на его винтовку, кроме фрицев, никто не обижался.

- Батальон, стройсь! - пролетела команда. Лес ожил.

Матросы поднимались, подтягивали ремни, становились в строй под деревьями. Командир батальона оглядел строй, приказал:

- Младший лейтенант Чалый!

Младший лейтенант вынул из полевой сумки список.

- Тупицын, Россохин, Канареев, Фирсов...

Он назвал тридцать человек.

- Два шага вперед, марш!.. Напра-а-во! Шагом марш!

Батальон остался в лесу. Тридцать человек уходили по зарослям ольхи за младшим лейтенантом. Они еще не знали, куда шли. Но каждый из них понимал: затишье кончилось.

Отряд остановился на берегу Припяти. На той стороне родная белорусская земля, захваченная врагом, но на той стороне и ворота в фашистскую Германию.

Солнце клонилось к лесному горизонту. Беспечные птицы высвистывали свои песни в ветвях деревьев. Тихо плескались речные воды. Кому-то отсчитывала многие годы жизни кукушка.

Младший лейтенант оглядел матросов, заговорил негромко:

- Скажу прямо: дело у нас не совсем безопасное. Потому вас и выбрал.

- Дела у нас, конечно, шумноватые, - подал голос Россохин, - а знать бы куда - не мешало... Младший лейтенант кивнул.

- Скрывать не стану: на ту сторону. - Он показал рукой на затаившийся противоположный берег. И улыбнулся: - Что, подходящее дело?.. Вон за тем поворотом река уходит в тыл к немцам. Нам приказано прорваться по реке, захватить плацдарм и удерживать его до прихода пехоты. Вот и все. А сейчас получайте сухой паек на три дня, запасайтесь патронами и гранатами. Интендантство, сами понимаете, от нас отстанет. Вопросы есть?

Вопросов не было. Сухой паек получили все. Но ни один не взял с собою и сухаря. Новички к ним в отряд не попали, а бывалые матросы знали: в серьезной заварухе главное - боеприпасы. Без патронов и гранат вряд ли потребуются и сухари...

Откуда на реке взялись наши бронекатера, матросы не знали. Погрузились быстро и молча. Едва отчалили от берега, вокруг них поднялись водяные столбы разрывов. В ответ ударила наша артиллерия. Фронт ожил, и больше никто не слышал пения птиц и шелеста листьев. Медовый запах зреющих трав и ягод сменила тротиловая и пороховая вонь.

- А неплохая заварушка начинается! - возбужденно окликнул Григорий Тупицын Кенареева.

Шедшие сзади катера неожиданно изменили курс, оставили десантный катер, приблизились к вражескому берегу, приняв на себя бой. А катер с отрядом матросов все летел и летел вперед, вспенивая высокие буруны. Вот уж и перестали рваться вокруг снаряды и мины, остались позади и пулеметные очереди. Катер шел по немецкому тылу.

Младший лейтенант Чалый смотрел на карту. Вот он сделал знак капитану, и катер стремительно повернул к вражескому берегу. Григорий Тупицын видел, как Саша Россохин проверил затвор автомата, не поставив его на предохранитель, как Саша Фирсов взял автомат в одну, а гранату - в другую руку, как друг его Володя Канареев расстегнул на рукоятке ножа хомутик и как младший лейтенант Чалый спокойно пошел в полный рост на нос катера, явно намереваясь первым спрыгнуть на берег. Григорий Тупицын тоже хотел делать что-то, что забылось в суматохе и никак не вспоминалось, но он заставлял себя не пороть горячку. Это состояние уже было знакомо ему, он лишь в памяти перебирал, что не забыл дослать в патронник патрон, что справа, под рукой, на всякий случай уже готова граната, что на обрывистый берег бежать быстро не стоит: собьется дыхание, твердость в руках исчезнет и тогда можно промазать. А это - самое последнее дело - мазать.

Мотор работал на самых малых оборотах. С берега - ни единого выстрела. Или их не видели, или приняли за своих. Им пока что везло. Все тридцать спрыгнули на галечную отмель. Младший лейтенант сказал вполголоса:

- Не шуметь пока.

Не спеша поднялись по обрывистому берегу к деревьям, наткнулись на телефонный провод, перерезали его и тотчас увидели перед собой фашистские окопы, траншеи, доты с темными провалами амбразур. Разом их руки потянулись к бескозыркам, механически натягивая их поглубже. Младший лейтенант Чалый оценивающим взглядом окинул возникшую перед ними картину, распорядился:

- Как в окопы свалимся, шуметь можно. Аида, хлопцы!

Кто измерил силу матросского рывка, молчаливого и свирепого, когда уж нет дороги назад? Враг? Он уж никому о том не расскажет. Матрос? Он, Григорий Тупицын, довоенный столяр и военный матрос, ни о чем таком не думал. Он уже вообще ни о чем не думал. Он работал. То он видел зеленую вражескую фигуру в круглом колечке винтовочной мушки, то чувствовал податливость своего штыка во вражеском теле, то бежал на помощь Володьке Канарееву, окруженному гитлеровцами, и тогда штык и приклад его древней винтовки работали неправо и налево, а из груди рвалось само собою: "Так, матушку вашу - богородицу!.."

И лишь позже, когда в окопах, блиндажах и дотах остались только трупы врага, в ушах ожил вой отшумевшего боя.

...С наступлением темноты в воздух взвились ракеты, среди захваченных десантниками блиндажей и окопов закипели снарядные и минные разрывы.

- Опомнились, - буркнул Канареев сердито. - Еще и лезть сюда вздумают. Попереть бы их сразу да подальше...

- Оно бы, конечно, и неплохо, да уж как получится, - отозвался Саша Россохин. - Нас тут, вроде, не три тыщи и даже не три сотни - три десятка. А их-то кто считал...

- Похоронная команда сосчитает, - вмешался Григорий Тупицын, протирающий штык куском немецкого одеяла. - Только бы наши не дремали.

Про обещанную пехоту думали все. Она все еще не появлялась. А пора бы. Если утром немцы бросят танки, то удержать плацдарм матросы, может, и удержат, но такого счастливого исхода, как при высадке десанта, ожидать не приходилось. Все они достаточно хорошо понюхали пороху и представляли себе возможности будущего боя.

Всю ночь ревели над окопами и блиндажами мины и снаряды. С потолка сыпался песок. В щелях амбразур непрерывно сверкали вспышки разрывов, точно над десантниками бушевала гроза и молнии стлались над самой землей.

К утру артиллерийский обстрел стал ослабевать. Не обращая внимания на редкие разрывы, в блиндажи и окопы посыпалась прибывшая через налаженную переправу наша пехоте. Пехотинцы с уважением поглядывали на матросов, собравшихся возле младшего лейтенанта.

- А что, - говорил младший лейтенант Чалый, - двинем вперед? Поддержка вон какая, - он кивнул на пехоту.

Двинули. Ползли по высокой июньской траве, увлекая за собой пехоту, все ближе и ближе к лесу, к деревне, где вместо домов стояли закопченные пожарищем трубы. Был короткий и раскаленный, как пуля, бой. И пошли, пошли дальше, не останавливаясь, от деревни к деревне, освобождая родную, растерзанную врагом землю. Видели расстрелянных детей, повешенных женщин, видели слезы радости на лицах тех, кому удалось выжить и дождаться освобождения.

Где-то за Дорошевичами наткнулись на очередную линию фашистской обороны. Она лежала от болота до леса на круглом холме, и ее следовало взять с ходу. Перед холмом зрела рожь. Матросы ползли по ней впереди пехоты, младший лейтенант Чалый изредка привставал и говорил негромко: "Не растягивайся!" Их накрыли немцы на том поле минометным и пулеметным огнем. Не в рукопашной схватке гибли матросы, а от дальнего вражеского огня, подавить который было нечем: пехотинцы тащили с собой всего один миномет, да и к нему не имели ни одной мины.

Григорий Тупицын видел, как привстал и сразу же осел во ржи младший лейтенант. Его скосила пуля. Григорий подполз к нему, увидел его мертвые глаза, не оставил. Не могли матросы-десантники оставить на поле боя убитого товарища. Всех вытащили. А когда собрались в сильно сузившийся кружок, вздохнули: "Немного осталось..." И тут же получили приказ вернуться на катер.

На место выбывших пришли другие матросы. Десантники снова плыли по реке во вражеский тыл. На этот раз не куда-нибудь - прямо в город Пинск.

Над рекой, над темными ее берегами висела тревожная ночь. Мерцали звезды. Полная луна скользила по небу огромной ракетой, и лунная дорога на воде колебалась. Позади, слева и справа катера сверкали зарницы фронта. Тревожный гул плыл над бледной от лунного сияния землей, и десантники вслушивались в него с нарастающим беспокойством. Не слишком ли далеко зашли они в тыл к немцам? Сколько придется им держаться в том Пинске, пока до них дойдет пехота?

Канареев, как всегда, казался спокойным и недовольным. Спросишь у него, тек скажет что-нибудь, вроде: "Опять твердые сухари попались - не угрызешь".

Саша Россохин "травил" очередную небылицу молодому матросу.

- Иду, понимаешь, по Красной площади. Клеш - во-о!- шик. Смотрю, гражданочка. Глазки на меня круглые: "Ах, - говорит, - какой матросик!.. Ах, - говорит, - если бы..." Пинск выплыл из ночи неожиданно, как призрак. Глухо работали моторы катера. Берег надвигался, темнея и разрастаясь. Десантники получили приказ продвигаться мелкими группами к центру города, где, по данным разведки, находились фашистские казармы. Канареев распорядился:

-- Ты, Гриша, с Фирсовым пойдешь по параллельной со мной улице. До центра старайтесь не шуметь. Пускай поспят пока.

Мертвой казалась залитая лунным светом улица. Ни души. Григорий Тупицын, за ним Саша Фирсов осторожно, бесшумно скользили в тени от стен. У перекрестка чуть не столкнулись с немецким часовым. Он, видимо, что-то услышал, потому что замер и несколько минут неподвижно всматривался в их сторону. Не шелохнулись и десантники. Наконец, часовой отвернулся, и Григорий в один прыжок оказался рядом с ним и заученным движением всадил штык под левую лопатку. Еще секунда, и десантники расслышали приглушенную русскую речь. Они оттащили часового в тень и скользнули в ту сторону, откуда доносились голоса. Наткнулись на колючую проволоку. На черном пустыре рассмотрели груды серых тел. "Наши, военнопленные!" догадался Фирсов и заметил вход. Замок звякнул и глухо стукнул о землю. Григорий Тупицын шагнул за колючую проволоку, почти сразу наткнулся на тела, негромко предупредил: "Тихо! Молчать. Свои. Уходите к реке". Шелест прошел над пустырем, словно по листьям деревьев пробежал ветер, тела, качаясь, поднялись. Григорий ощутил пожатие рук, поцелуи соленых от слез губ и сказал: "Довольно. Потом. Нам некогда. Быстро уходите. Быстро".

Тупицын и Фирсов пересекли площадь и неожиданно увидели почти рядом большое здание. Сквозь щели в окнах пробивался свет, оттуда доносилась пьяная, многоголосая, чужеязыкая песня. "Клуб", - шепнул Фирсов. "Ага, - отозвался Григорий. - Канареев с Россохиным как раз к нему выйдут". И в тот же миг у клуба мелькнули тени, зазвенели стекла, в помещении рванулись гранаты. И сразу грохнул, задрожал, осветился вспышками выстрелов город.

К утру город очистили от немцев. Но праздновать победу было рано. С рассветом через мост фашисты двинули "Фердинанды" и эсэсовские части. Силы оказались неравными. Удалось подбить один "Фердинанд", но другие все лезли и лезли, легкие гранаты десантников не причиняли им никакого вреда. Десантники попытались взорвать мост, но опоздали. Мост стал ключом к городу, и фашисты берегли его пуще глаз своих.

Саша Россохин побежал на катер. Катер еще мог приблизиться к мосту. Он и приблизился почти вплотную, но немцы разгадали маневр, и "Фердинанды" из своих орудий потопили его. Саша Россохин и весь экипаж катера погибли.

Десантников оттеснили к реке. Они окопались. Уходить было некуда.

Григорий Тупицын, Владимир Канареев и Александр Фирсов лежали рядом. Всходило солнце. Город горел. Дым стлался по улицам, докатывался до реки и душил десантников. Поступил приказ экономить патроны. И в этот момент ухнул, заскрежетал и развалился мост. Много позже десантники узнали, что его взорвали партизаны. Но в ту минуту они не знали, кого благодарить за такую помощь.

К наступлению темноты десантники отбили двадцать восьмую эсэсовскую атаку. И ночь не была тихой. В качающемся свете пожарищ качались пьяные эсэсовские фигуры, идущие в очередную атаку.

Подпуская их возможно ближе, Канареев злобно ворчал:

- Вздремнуть не дают, гады. Пускай подойдут поближе. И они подпускали фашистов вплотную и били на выбор, как бьют на затянувшейся охоте уток: равнодушно и методично, экономя каждый патрон.

Гремели артиллерийские налеты, атаки повторялись снова и снова, и горы трупов перед позицией десантников росли. Потерявшие счет времени и атакам десантники держались из последних сил.

К исходу третьих суток на плацдарм, отвоеванный десантниками, ступила пехота. Пехотинцы увидели черных от усталости матросов, которые уже не смогли принять участия в стремительной и грозной контратаке. Пока пехота гнала немцев, матросы спали там, где их застала весть о подоспевшей подмоге, и не видели, что меж их рядами ходил генерал и повторял: "Вот они, герои!", что специально для них работают старшины, повара и сотрудники наградного отдела. Они спали, как только могут спать люди, тяжело поработавшие и довольные этой своей тяжелой работой.

...1 мая 1945 года вице-адмирал Григорьев вручал Золотые Звезды Григорию Тупицыну, Владимиру Канарееву и Александру Фирсову. Это было в Германии. Позади лежала тяжелая война во имя Родины, и Родина отмечала пройденный ими путь самым высоким своим признанием.

Сейчас Григорий Афанасьевич работает столяром в восьмом строительном управлении треста "Стройгаз". Как всегда, работа у него ладится. Его руки называют золотыми. Он по-прежнему бодр, несмотря на свои пятьдесят два года и совершенно седую шевелюру. Частенько после работы он отправляется в сад, любовно ухаживает за малиной, крыжовником и яблонями. Когда в капельках росы, повисших на листьях, блестит солнце, глаза его смеются, и невозможно поверить, что видели они то, что способно помутить рассудок. Но видно, не способно! Одной из самых надежных сил революции и защиты ее завоеваний всегда был матрос. Воспитанник ленинской партии, он выстоял, чтобы строить. Чтобы нести счастье людям и самому быть счастливым.